Хроники Дюны. Ф. Херберт. Дети Дюны. 063 - 11 Апреля 2023

Главная » 2023 » Апрель » 11 » Хроники Дюны. Ф. Херберт. Дети Дюны. 063

20:23

Хроники Дюны. Ф. Херберт. Дети Дюны. 063

===

Человечество периодически проходит через убыстрение
своих дел, переживая гонку между обновляемой
жизнеспособностью существования и манящим обессиливанием
декаданса. В этой периодической гонке, любая пауза
становится роскошью. Только тогда можно вообразить, что
все дозволено, что все возможно.
Апокрифы Муад Диба.

"Касание песка - важно", - сказал себе Лито.
Ему, сидевшему под ослепительным небом, был ощутим крупнозернистый
песок под ним. Его принудили съесть еще одну обильную дозу меланжа, и ум
Лито обратился на себя самого, подобно водовороту. Глубоко внутри воронки
этих завихрений покоился остававшийся без ответа вопрос: "Почему они
добиваются того, что я это скажу?" Гурни был упрям - нет сомнений. И
приказ свой он получил от леди Джессики.
Лито вывели из съетча на дневной свет ради его "урока". Из-за того,
что тело его совершило эту короткую прогулку из съетча, в то время, как ум
присутствовал при битве Лито с Бароном Харконненом - наблюдая ее глазами
обоих, у него было странное ощущение. Они сражались внутри него, через
него, поскольку он не мог дать им сойтись в непосредственной схватке. Эта
битва открыла ему, что случилось с Алией. Бедная Алия.
"Я был прав, страшась этого спайсового путешествия", - подумал он.
Горькая обида на леди Джессику переполнила его до краев. Проклятый ее
Гом Джаббар! Сразиться с ним и победить - или умереть при испытании. Она
не могла поднести отравленную иглу к его шее, но она могла послать его в
ту долину опасностей, перед которыми не устояла ее собственная дочь.
Внимание его привлекло сопение. Оно колебалось, становилось громче,
тише, громче... тише. Он не мог определить, принадлежит ли оно нынешней
реальности или навеяно спайсом.
Тело Лито поникло на скрещенные руки. Ягодицами он ощущал горячий
песок. Прямо перед ним был коврик, но он сидел на голом песке. На коврик
упала тень: Намри. Лито поглядел на запачканный рисунок ковра, по
которому, чудилось ему, бежит пузырчатая рябь. Его сознание поплыло из
настоящего через пейзаж, где до горизонта простирались взбудораженные
зеленые кроны.
В черепе его стоял барабанный бой. Ему было жарко, его лихорадило.
Лихорадка была давлением того жара, что заполнял его ощущения, вытесняя
осознание собственного тела, пока не остались для него ощутимы лишь
движущиеся тени грозящих опасностей. Намри и его нож. Давление...
Давление... Наконец, Лито простерся ничком между песком и небом, не ощущая
ничего, кроме лихорадки. Теперь он ожидал, чтобы что-нибудь произошло,
чувствуя, что любое событие станет главным и единственным.
Жаркое-прежаркое солнце топтало его, сокрушая ослепительным блеском,
и ни успокоения, ли избавления. "Где моя Золотая Тропа?" Всюду ползли
жучки. Всюду. "Моя кожа не моя собственная". Он слал послания своим
нервам, ожидая, что удастся добиться каких-то ответов от других в нем.
"Подними голову", - велел он своим нервам.
Голова, которая могла бы ползком волочиться вперед, поднялась и
взглянула на заплаты пустоты в ярком свете.
- Он теперь глубоко в этом, - прошептал кто-то.
Никакого ответа.
Но солнце, полыхавшее огнем, возводило давящие здания жара.
Медленно, выпрямляясь, течение его сознания повлекло его через
последнюю завесу зеленой пустоты и далее, по низким складкам дюн; не
больше чем на километр от мелком прочерченной линии съетча лежало - ВОН
ТАМ - зеленое расцветающее будущее, мощно растекавшееся, в изобилии
бесконечной зелени, вспухающее зеленью, зелень, зелень, бесконечно
наступающая.
И во всей этой зелени не было ни одного зеленого червя.
Буйство диких зарослей, но нигде нет Шаи-Хулуда.
Лито ощутил, что это он переступил за прежние границы в новую страну,
свидетельницей которой было лишь его воображение, и что непосредственно
прозревает теперь сквозь ближайшую завесу то, что позевывающее
человечество именует НЕИЗВЕСТНЫМ. Это стало кровожадной реальностью.
Он ощущал, как колышется на ветке красный плод его жизни, как сочится
из него сок, и соком этим был спайс, текущий по его венам.
Раз нет Шаи-Хулуда - и спайса больше нет.
Он прозрел будущее без великого серого червя-змеи Дюны. Он понимал
это, хотя и не мог вырваться из транса, чтобы отгородиться от собственного
проникновения.
Его сознание резко отпрянуло назад - назад, назад, прочь из столь
смертоносного будущего. Мысли его перетекли в его кишечник, стали
примитивными, движимыми лишь напряженностью эмоций. Он обнаружил, что не в
состоянии сосредоточиться на каком-то одном аспекте и его видения, и того,
что в действительности его окружало, но внутри него звучал голос. Говорил
голос на древнем языке, и Лито идеально его понимал. Голос был мелодичен и
оживлен, но каждое слово словно било Лито по голове.
"Ты, глупец, вовсе не настоящее влияет на будущее, но будущее творит
настоящее. Ты видишь обратную перспективу. Поскольку будущее задано,
разворачивание событий, которые его обеспечат, происходит зафиксировано и
неизбежно".
Слова эти пронзили его. Ужас пустил корни и в его материальное тело.
Благодаря этому, он понял, что тело его все еще существует, но отчаянная
сущность и огромнейшая сила его видения оставили в нем чувства распада,
беззащитности, он неспособен был послать сигнал своим мускулам и добиться
их повиновения. Он понял, что все больше и больше уступает тому скопищу
жизней, чьи памяти заставили его некогда поверить в собственную
реальность. Его наполнил страх. Он понимал, что, может быть, утрачивает
свой контроль над ними, впадает, в итоге, в Богомерзость.
Лито почувствовал, как его тело корчится от ужаса.
Он попал в зависимость от одержанной победы и недавно достигнутого
сотрудничества с жизнями-памятями. Все они обернулись против него, все они
- даже царственный Харум, которому он доверял. Он попытался мысленно
сосредоточиться на собственном изображении, наткнулся на накладывающиеся
рамки других изображений, каждое разного возраста: ребенок, впадающий в
старческий маразм. Он припомнил первые уроки, полученные его отцом: "Пусть
твои руки молодеют, зачем стареют". Но все его тело было погружено теперь
в сгинувшие реальности, и все попытки опереться на собственное воображение
таяли среди других лиц, среди черт тех, кто наделил его своей памятью.
Алмазный удар грома разбил его на куски.
Лито ощутил, как рассыпаются в стороны кусочки его сознания - и все
же сохранялось в нем осознание самого себя - где-то между бытием и
небытием. С оживающей надеждой он ощутил, что тело его - дышит. Вдох...
Выдох... Он сделал глубокий вдох: ЙИН. Он выдохнул: ЙАНГ.
Где-то, вне пределов его досягаемости, находилось место высшей
независимости, победы над спутанным наследием множества его жизней - не
ложного ощущения владычества над ними, но истинной победы. Он понял теперь
свою предыдущую ошибку: он искал силы в реальности транса, предпочтя его
прямой встрече с теми страхами, что он и Ганима вскармливали друг в друге.
"Страх одолел Алию!"
Но стремление к силе подсовывало другую ловушку, устремляя его в мир
фантазии. Теперь он различал иллюзию. Весь процесс иллюзии повернулся на
пол-оборота, и теперь он видел тот центр, из которого сможет бесцельно
наблюдать за полетом своих видений, своих внутренних жизней.
Он ощутил душевный подъем. От этого ему захотелось смеяться, но он не
позволил себе этой роскоши - зная, что она запрет двери памяти.
"А-а-а, мои памяти, - подумал он. - Я вижу нашу иллюзию. Вы больше не
изобретаете для меня следующего мгновения. Вы просто показываете мне, как
создавать новые мгновения. Я не замкнусь на прежней колее".
Эта мысль прошла через его сознания, как будто все в нем стирая
набело, и влекомый этой мыслью, он ощутил все свое тело, einfalle, в самых
доскональных деталях отчитывавшееся о каждой клеточке, каждом нерве. Он
достиг состояния напряженного спокойствия. В этом спокойствии, он услышал
голоса - понимая, что они доносятся издалека, но вместе с тем слыша их так
ясно, как будто их усиливало эхо ущелий.
Один из них был голосом Хэллека:
- Может быть, мы дали ему слишком большую дозу.
Намри отвечает:
- Мы дали ему имению столько, сколько она велела.
- Может, нам стоило бы сходить туда, еще раз на него взглянуть.
Это Хэллек.
- Сабиха смыслит в таких делах - она позовет нас, если что-то пойдет
не так.
Это Намри.
- Не нравится мне это дело с Сабихой.
Хэллек.
- Она - необходимое составляющее.
Намри.
Лито ощутил яркий свет вокруг себя и пустоту внутри, но тьма была
укромной, защищающей и теплой. Свет заполыхал, и Лито понял, что родился
он из его внутренней тьмы, распространясь теперь водоворотом сияющего
облака. Тело его стало прозрачным, его потянуло вверх, но он сохранял при
этом einfalle контакт с каждой своей клеточкой и с каждым нервом.
Множество внутренних жизней обрело порядок, ничего перепутанного и
смешанного. Они стали очень тихи - воспроизводя его собственное внутреннее
безмолвие, каждая жизнь-память присмирела, невещественное и неделимое
бытие.
И тогда Лито с ними заговорил:
- Я - ваш дух. Я - единственная жизнь, которую вы можете осознать. Я
- дом вашего духа в Стране Нигде, только напоминающей родное жилье. Без
меня, внятность мироздания обратится в хаос. Творческое и бездонное
неразрешимо скованы во мне друг с другом - только я могу быть посредником
между ними. Без меня, человечество увязнет в трясине и тщете ЗНАНИЯ. Через
меня, вы и оно найдете единственную дорогу из хаоса: ПОНИМАНИЕ ЖИЗНИ.
С этим, он высвободил собственное "я" и стал самим собой, своей
собственной личностью, сориентированной в цельность собственного прошлого.
Это не было ни победой, ни поражением - чем-то новым, чтобы разделить это
с любой внутренней жизнью по его выбору. Лито смаковал эту новизну,
позволяя ей овладеть каждой клеточкой, каждым нервом, отказываясь от того,
что предложила ему einfalle, и в ту же секунду обретая целостность.
Через какое-то время он очнулся в белой пустоте и, со вспыхнувшим
сознанием, понял, где находится его тело: сидит на песке в километре от
той кручи съетча, что является его северной стеной. Он теперь не ведал
сомнений, что это за съетч: Джакуруту... и Фондак. Но он очень сильно
отличается и от легенд и мифов, и от слухов, которым потакают
контрабандисты.
Прямо напротив него сидела на коврике молодая женщина, прицепленный к
ее левому рукаву глоуглоб парил над ее головой. Когда Лито поднял взгляд
выше глоуглоба, то увидел звезды. Он знал эту молодую женщину - она уже
появлялась раньше в его видениях, это она жарила кофе. Она была
племянницей Намри, так же готовой пустить в дело нож, как и ее дядя. Нож
лежал у нее на подоле, подоле простого зеленого одеяния поверх серого
стилсьюта. Сабиха, так ее звали. И у Нами были на нее собственные планы.
По глазам его Сабиха увидела, что он очнулся, и сказала:
- Уже почти заря. Ты провел здесь целую ночь.
- И большую часть дня, - сказал он. - Ты делаешь хороший кофе.
Это замечание ее озадачило, но она проигнорировала его - с той
прямолинейностью мышления, что свидетельствовало, что нынешнее ее
поведение определяется суровой подготовкой и подробнейшими инструкциями.
- Вот и час убийства, - сказал Лито. - Но твой нож больше не надобен,
- он указал на нож у нее на подоле.
- Намри о том судить, - ответила она.
"Значит, не Хэллеку". Она лишь подтвердила его внутреннее знание.
- Шаи-Хулуд - великий уборщик мусора и уничтожитель ненужных
свидетельств, - сказал Лито. - Я сам его так использовал.
Она непринужденно положила руку на рукоять ножа.
- Как показательно то, где каждый из нас сидит, - сказал Лито. - Ты
сидишь на коврике, а я на песке.
Ее рука полунакрыла рукоять ножа.
Лито зевнул, так сильно и широко, что у него заболели челюсти.
- У меня было видение, в котором и ты присутствовала, - сказал он.
Ее плечи слегка расслабились.
- Мы были очень односторонни в отношении к Арракису, - сказал он. -
Просто варварство. Есть некая инерция в том, что мы до сей поры делаем, но
кое-что из сделанного мы должны переделать. Чашечки весов надо
уравновесить получше.
По лицу Сабихи скользнула хмурая озадаченность.
- Мое видение, - сказал он. - Как только мы не восстановим здесь, на
Дюне, танец жизни, не будет больше дракона на полу пустыни.
Поскольку он использовал для червя название, употреблявшееся Старыми
Свободными, она чуть замешкалась, чтобы его понять.
- Черви? - спросила она.
- Мы в темном проходе, - сказал он. - Без спайса распадется Империя.
Не сдвинутся корабли Космического Союза. Воспоминания планет друг о друге
будут все тускнеть и тускнеть. Планеты замкнутся на самих себя. Спайс
станет той границей, на которой навигаторы Союза утратят свое мастерство.
Мы станем цепляться за наши дюны, невежды насчет того, что есть над нами и
под нами.
- Ты говоришь очень странно, - сказала она. - Как ты видел меня в
своем видении?
"Полагайся на суеверия Свободных!" - подумал он. И сказал:
- Я стал пазиграфичен. Я - живая скрижаль, на которой надо высечь те
перемены, которые должны проследовать. Если я их не запишу, вы встретитесь
с такой сердечной болью, какой еще не испытывало человечество.
- Что это за слова? - спросила она, а рука ее легко покоилась на
ноже.
Лито повернул голову на кручи Джакуруту, увидел начинающееся
свечение, которым Вторая луна отмечала свой предрассветный проход за
скалами. Предсмертный крик пустынного зайца потряс его душу. Он увидел,
как Сабиха содрогнулась. Затем послышалось хлопанье крыльев - ночная
птица, ставшая здесь ночной. Он увидел янтарное свечение многих глаз,
проносящихся мимо него по направлению к трещинам кручи.
- Я должен следовать велениям моего нового сердца, - сказал Лито. -
Ты смотришь на меня как на простого ребенка, Сабиха, но если...
- Он предостерегал меня насчет тебя, - сказала Сабиха, и плечи ее
теперь напряглись в готовности.
Услышав страх в ее голосе, он сказал:
- Не бойся меня, Сабиха. Ты прожила на восемь лет больше моего тела.
В этом, я отношусь к тебе с почтением. Но во мне намного больше тысяч лет
нерассказанных жизней - намного больше, чем знаешь ты. Не смотри на меня
как на ребенка. Я прошел через мосты многих будущих и в одном из них видел
нас, переплетенных в любви. Тебя и меня, Сабиха.
- Что... Этого не может... - она смущенно осеклась.
- Эта мысль разовьется в тебе, - сказал он. - Теперь помоги мне
вернуться в съетч, потому что я побывал во многих местах и ослаб,
утомленный моими путешествиями. Намри должен услышать, где я был. -
Заметив в ней нерешительность, он добавил: - Разве я не Гость Пещеры?
Намри должен узнать то, что открылось мне. Многое мы должны сделать, иначе
выродится наш мир.
- Я не верю этому... Насчет червей, - сказала она.
- И насчет объятий любви тоже?
Она покачала головой. Но ему видно было, как мысли проплывают в ее
мозгу подобно несомым ветром перышкам.
Его слова и привлекали, и отталкивали ее. Необычайно соблазнительно,
конечно, стать супругой властвующего. Но есть ведь и приказы ее дяди. Но
сын Муад Диба может однажды стать правителем всего их мироздания - от Дюны
до самых крайних его пределов. Отвращение, вспыхнувшее в ней к такому
будущему, было необычайно в духе Свободных - народа, привыкшего прятаться
в пещерах. Спутница Лито будет на виду у всех, станет объектом сплетен и
пересудов. Она, однако, будет богата, но...
- Я - Сын Муад Диба, способный видеть будущее, - сказал он.
Она медленно убрала нож в ножны, легко поднялась с коврика, подошла к
Лито и помогла ему встать на ноги. Лито немало позабавили ее дальнейшие
действия: она аккуратно сложила коврик, повесила его через правое плечо.
Он видел, что она сравнивает их рост, размышляя над его словами -
"переплетенные в любви"?
"Рост - из тех вещей, которые меняются", - подумал он.
Она положила руку ему на руку, помогая ему и направляя его. Он
споткнулся, и она резко проговорила:
- Здесь ЭТОМУ не место! - имея в виду нежелательный звук, который мог
привлечь червя.
Лито ощутил, что тело его стало сухой скорлупкой, покинутой
насекомым. Он узнал эту скорлупку: некогда в ней было общество, основанное
на торговле меланжем и на Религии Золотого Эликсира. Ее опустошили
крайности. Высокие цели Муад Диба ниспали до волховства, поддерживаемого
вооруженной силой Ауквафа. Религия Муад Диба имеет теперь другое имя:
Шьен-сан-Шао, иксианское словцо, означающее умоисступление и безумие
считающих, будто они могут провести мироздание в рай на острие крисножа.
Но и это изменится, как изменилось название Икс - попросту девятая планета
их солнца, но они забыли язык, давший им это название.
- Джихад был видом массового безумия, - пробормотал он.
- Что? - Сабиха была сосредоточена на том, чтобы идти вне ритма, не
выдавая своего присутствия на открытом песке. На мгновение она задумалась
над его словами, затем истолковала их как еще один плод его очевидного
истощения. Она ощущала его слабость, то, как он был высосан трансом. Ей
это казалось бессмысленным и жестоким. Если должно ему быть убитым, как
говорит Намри, то следует сделать это быстро, без всех этих игр в
кошки-мышки. Но Лито говорил о дивном откровении. Может, именно за этим и
гонится Намри. Наверняка должен быть мотив за действиями собственной
бабушки этого ребенка. С чего бы еще Нашей Госпоже Дюны давать свое добро
на столь опасные для жизни ребенка действия?
РЕБЕНКА?
Опять она задумалась над его словами. Они были уже у подножия кручи,
и она остановила своего подопечного, дав ему секунду передохнуть в месте
уже побезопасней. Глядя на него в неясном звездном свете, она спросила:
- Как же так может быть - что больше не будет червей?
- Только я могу изменить это, - ответил он. - Не бойся. Я могу
изменить что угодно.
- Но это...
- На некоторые вопросы нет ответов, - сказал он. - Я видел то
будущее, но противоречия только собьют тебя с толку. Это - наш меняющийся
мир, и мы - самое странное изменение из всех. Мы откликаемся на множество
воздействий. Наши будущие нуждаются в постоянной модернизации. Сейчас
имеется преграда, которую мы должны устранить. Это диктует нам жестокость,
и совершать ее мы будем против наших самых основных и лелеемых желаний...
Но это должно быть сделано.
- Что должно быть сделано?
- Ты когда-нибудь убивала друга? - вопросил он, отворачиваясь и
проходя в расщелину, свод которой нависал над тайным входом в съетч. Шел
он так быстро, как только позволяла измученность трансом, а она сразу его
догнала, вцепилась в его одежду и заставила остановиться.
- Что это такое - об убийстве друга?
- Он все равно умрет, - сказал Лито. - Мне не придется убивать его
самому, но я мог бы это предотвратить. А если я не предотвращу - разве это
не значит, что я его убью?
- Кто это... кто умрет?
- Альтернатива налагает на меня молчание, - сказал он. - Я, может,
обязан буду отдать мою сестру чудовищу.
И опять он отвернулся от нее, и на этот раз оказал сопротивление,
когда она потянула его за одежду, отказался отвечать на ее вопросы. "Лучше
всего ей не знать, пока не наступит время", - думал он.

===

Естественный отбор описывается как работа окружающей
среды по отборочному отсеву тех, кто даст потомство.
Однако, это чрезвычайно ограниченная точка зрения, когда
дело касается людей. Воспроизведение через секс склонно к
экспериментам и новшествам. Это ставит многие вопросы, в
том числе тот, самый старый: является ли окружающая среда
критерием при отборе после того, как видоизменение уже
произошло, или же она заранее детерминирует те
видоизменения, которые отсеет при отборе. Дюна никак не
ответила на эти вопросы: она лишь поставила новые, которые
Лито и Сестры могут попытаться разрешить за последующие
пять сотен поколений.
Харк ал-Ада. Катастрофа Дюны.

Возвышавшиеся на расстоянии голые бурые утесы Защитной стены виделись
Ганиме воплощением того призрака, что угрожал ее будущему. Она стояла на
краю сада-крыши крепости, спиной к заходящему солнцу. Из-за пыльных туч
солнце светило накаленным оранжевым цветом столь же сочным, как у краев
пасти червя. Ганима вздохнула, думая: "Алия... Алия... Предстоит ли мне
повторить твою судьбу?"
Внутренние жизни в последнее время все громче заявляли о себе. Было
что-то, связанное с внутренним миром женщин - Свободных - может, и
вправду, половые различия с мужчинами, но что бы это ни было - женщина
всегда была более восприимчива к подобному внутреннему приливу. Ее бабушка
предупредила ее об этом, когда они строили планы, и Ганима столько же
почерпнула из аккумулированной мудрости Бене Джессерит, сколько осознала
через эту мудрость угрожавшее ей.
Леди Джессика внутри нее ей сказала:
- За нашим наименованием для предрожденных - Богомерзость - долгая
история неоднократного горького опыта. Действие Богомерзости, как
представляется, таково, что внутренние жизни разделяются. Они расщепляются
на благоволящие и зловолящие. Благоволящие остаются покорными, полезными.
Зловолящие, похоже, объединяются мощным психо, старающимся завладеть живым
телом и его сознанием.. Этот процесс, как известно, занимает определенное
время, но признаки его легко узнаваемы.
- Почему ты бросила Алию? - спросила Ганима.
- Я в ужасе бежала от своего порожденья, - тихим голосом ответила
Джессика. - Я сдалась. И теперь меня тяготит то, что... может быть, я
сдалась слишком рано.
- Что ты имеешь в виду?
- Еще не могу объяснить тебе, но... может быть... нет! Я не подам
тебе ложных надежд. У Гхафлы, богомерзкого безумия, долгая история в
человеческой мифологии. Его называли очень по-разному, но чаще всего -
ОДЕРЖИМОСТЬЮ. Вот так оно выглядит. Злая воля сбивает тебя с пути и
одерживает верх над тобой.
- Лито... боялся спайса, - сказала Ганима, обнаруживая, что может
говорить о нем тихо. Жестокая потребовалась от них цена!
- И мудро, - ответила Джессика. И больше ничего не сказала.
Но Ганима пошла на опасность выплеска ее внутренних памятей,
вглядываясь в прошлое сквозь странно расплывчатую завесу и сквозь тщетно
распространяющийся страх Бене Джессерит. Просто объяснить, что сокрушило
Алию, - не принесет ни капли облегчения. Аккумулированный Бене Джессерит
опыт указы ей на возможный выход из ловушки, однако же и Ганима, рискнув
разделить внутреннюю жизнь с другими, прежде всего призвала Мохалату,
благое партнерство, которое может ее защитить.
И сейчас она призывала жизнь-соучастницу, стоя в зареве заката на
краю крыши-сада крепости. И сразу же явилась к ней жизнь-память ее матери.
Чани стояла призраком между Ганимой и отдаленными обрывами.
- Войдя сюда, ты съешь плод Заккуума, пищу яда! - воззвала Чани. -
Затвори эту дверь, дочка! Так будет лишь безопасней.
Вокруг видения с шумом нахлынула толпа внутренних жизней, и Ганима
сбежала, погрузив свое самосознание в Кредо Сестер, действуя больше из
отчаяния, чем из доверия. Она быстро произнесла Кредо, шевеля губами,
поднимая голос до шепота:
- Религия - это подражание ребенка взрослому. Религия - это оболочка
прежним верованиям - мифологии, являющейся догадками, скрытой
убежденности, что мирозданию можно доверять, теми декларациями, что делают
стремящиеся к личной власти мужчины, и все это перемешано с крохами
просвещенности. И всегда непроизнесенное главенствующее повеление таково:
"Да не вопросишь ты!" Но мы вопрошаем. Мы по ходу дела нарушаем это
повеление. Работа, на которую мы себя направляем - освобождение
воображения, использование энергии воображения ради глубочайшего
восприятия творчества человечеством.
Мысли Ганимы понемногу опять упорядочились. Хотя она ощущала, как
трепещет ее тело, и знала, как непрочен достигнутый ею мир - и эта
расплывчатая завеса в ее мозгу.
- Леб Камай, - прошептала она. - Сердце моего врага, да не станешь ты
моим сердцем.
И она вызвала в памяти лицо Фарадина, сатурнинское молодое лицо с
тяжелыми бровями и твердым ртом.
"Ненависть сделает меня сильной, - подумала она. - Через ненависть я
смогу сопротивляться судьбе Алии".
Но осталась трепещущая непрочность ее положения, и все, о чем она
могла теперь думать - как же Фарадин напоминает своего дядю, покойного
Шаддама IV.
- Вот ты где!
Это к Ганиме справа подходила Ирулэн, широко - почти но-мужски
шагавшая вдоль парапета. Повернувшись, Ганима подумала: "А она - дочь
Шаддама".
- Почему ты все время ускользаешь сюда одна? - вопросила Ирулэн,
становясь перед Ганимой и возвышаясь над ней с сердитым лицом.
Ганима воздержалась говорить, что она не одна, что стража видела, как
она взбиралась на крышу. Гнев Ирулэн относился к тому факту, что место
здесь было открытое и что здесь их могло настичь дальнобойное оружие.
- Ты не носишь стилсьют, - сказала Ганима. - Разве ты не знаешь, что
в прежние времена любой, пойманный вне пределов съетча без стилсьюта,
автоматически убивался. Растрачивать воду значило быть опасностью для
племени.
- Вода! Вода! - бросила Ирулэн. - Я хочу знать, почему ты сама себя
подвергаешь опасности таким образом. Пошли назад, вовнутрь. Мы все из-за
тебя переволновались.
- Какая же теперь может быть опасность? - спросила Ганима. - Стилгар
казнил всех изменников. Повсюду - охрана Алии.
Ирулэн посмотрела на темнеющее небо. На его серо-голубом занавесе уже
стали видны звезды. Потом она снова поглядела на Ганиму:
- Не буду спорить. Меня послали сказать тебе, что мы получили
послание от Фарадина. Он согласен, но по некоторым причинам он желает
отложить церемонию.
- На сколько?
- Мы еще не знаем. Идут переговоры. Но Данкана отсылают домой.
- И мою бабушку?
- Она предпочла остаться пока что на Салузе.
- Кто может ее осуждать? - спросила Ганима.
- А, глупая стычка с Алией!
- Не дурачь меня, Ирулэн. Это не было глупой стычкой. Я слышала
рассказы.
- Страхи Сестер...
- Истинны, - сказала Ганима. - Что ж, ты получила мое послание.
Постараешься еще раз меня разубедить?
- Нет, сдаюсь.
- Тебе бы следовало знать лучше, чем пытаться мне лгать, - сказала
Ганима.
- Очень хорошо! Я не оставлю попыток тебя разубедить. Такой курс -
сумасшествие, - и Ирулэн подивилась, почему она позволяет себе так
раздражаться на Ганиму. Сестры Бене Джессерит ни из-за чего не должны
раздражаться. - Я озабочена грозящей мне крайней опасности. Ты-то знаешь.
Гани... ты дочь Пола... Как ты можешь...
- Потому что я - его дочь, - ответила Ганима. - Мы, Атридесы, ведем
свой род от Агамемнона, и знаем, что в нашей крови. У нас, Атридесов,
кровавая история - и мы не миримся с пролитой кровью.
Отвлеченная, Ирулэн спросила:
- Кто такой Агамемнон?
- До чего же скудно, оказывается, ваше хваленое образование Бене
Джессерит, - сказала Ганима. - Я все время забываю, что ты видишь историю
в уменьшающейся перспективе. Но мои воспоминания уходят до... - она
осеклась: лучше не пробуждать эти тени от их хрупкого сна.
- Что бы ты там ни помнила, - сказала Ирулэн, - ты должна знать как
опасен этот курс для...
- Я убью его, - сказала Ганима. - Жизнь за жизнь.
- А я предотвращу это, если смогу.
- Мы уже это знаем. Тебе не предоставится возможность. Алия отошлет
тебя на юг в один из новых городов, пока все не будет кончено.
Ирулэн уныло покачала головой.
- Гани, я дала клятву, что буду охранить тебя от любой опасности. Я
заплачу за это собственной жизнью, если будет необходимо. Если ты думаешь,
что я собираюсь бездельничать за кирпичными стенами какой-нибудь джедиды,
пока ты...
- Всегда есть Хуануи, - мягким голосом сказала Ганима. - И
альтернатива - водосборник смерти. Уверена, тебе не стоит вмешиваться
оттуда, где ты будешь.
Ирулэн побледнела, поднесла руку ко рту, забыв на мгновение всю свою
выучку. Это было свидетельством, сколько заботы она вложила в Ганиму -
почти полное забытье чего-либо, кроме животного страха.
- Гани, за себя я не боюсь. Ради тебя я брошусь в пасть червя. Да, я
то, чем ты меня называешь - бездетная жена твоего отца. Но ты - мой
ребенок, которого у меня никогда не было. Я умоляю тебя... - слезы
блеснули в углах ее глаз.
Ганима, поборов тяжелый комок в горле, сказала:
- Есть между нами и еще одно различие. Ты никогда не была Свободной.
А я являюсь именно ей. Это - пропасть, которая нас разделяет. Алия это
понимает. Кем там она еще ни будь, но это она понимают.
- Нельзя сказать, что Алия понимает, - с горечью проговорила Ирулэн.
- Не знай я, что она из рода Атридесов, я бы решила, что она задалась
целью уничтожить эту семью.
"А откуда тебе знать, что Алия до сих пор Атридес?" - подумала
Ганима, дивясь слепоте Ирулэн. Она же - из Бене Джессерит, а где ж еще
лучше знают историю Богомерзости? А она не позволяет себе даже думать об
этом, не говоря уж о том, чтобы поверить. Алия, должно быть, заколдовала
каким-то образом бедную женщину.
Ганима сказала:
- Я должна тебе долг воды. Ради этого, я буду охранять твою жизнь. Но
твой кузен поплатится. И не будем больше об этом.
Ирулэн уняла дрожь губ, вытерла глаза.
- Я так любила твоего отца, - прошептала она. - И даже не знаю, жив
он или мертв.
- Может, он и не мертв, - ответила Ганима. - Этот Проповедник...
- Гани! Порой я тебя не понимаю. Стал бы Пол нападать на собственную
семью.
Ганима пожала плечами, поглядела в меркнущее небо.
- Может быть, его развлекает такое...
- Как можешь ты так легко говорить об этом...
- Чтобы держаться подальше от темных глубин, - ответила Ганима. - Я
не насмехаюсь над тобой. Видят боги, нет. Но я просто дочь своего отца. Я
- каждый из тех, кто вложил свое семя в род Атридесов. Ты не думаешь о
Богомерзости, а я ни о чем другом думать не могу. Я - предрожденная. Я
знаю, что внутри меня.
- Глупое старое суеверие о...
- Нет! - Ганима подняла руку ко рту Алии. - Я - проклятая программа
развития всего Бене Джессерит, вплоть до... и включая мою бабушку. И я -
много большее, - чиркнув ногтем по левой ладони, она расцарапала ее до
крови. - Тело мое юно, но его жизненные опыты... О, БОГИ, Ирулэн! Опыты
моих жизней! Нет! - она опять подняла руку, поскольку Ирулэн подошла
поближе. - Я знаю все будущие, которые провидел мой отец. Во мне -
мудрость многих жизненных сроков, и все их невежество тоже... вся их
бренность. Если ты намерена мне помочь, Ирулэн, узнай сначала, кто я есть.
Ирулэн непроизвольно наклонилась и обняла Ганиму, обняла крепко,
прижавшись щекой к ее щеке.
"Не сделай так, чтобы я должна была убить эту женщину, - подумала
Ганима. - Не допусти этого".
И, только промелькнула в ней эта мысль, надо всей пустыней опустилась
ночь.

Маленькая птичка, клювик в красных жилочках,
Свой зов тебе послала, пропев над съетчем Табр.
Лишь раз тебя окликнула, и ты ушел от нас,
От нас ты удалился в Долину Похорон.
Плач по Лито II.

Лито пробудило звяканье водных колец в женских волосах. Он поглядел в
открытый дверной проем своей камеры и увидел сидящую там Сабиху. Полу
спутанным от дурмана-спайса сознанием он увидел вокруг нее очертания всего
того, что открылось ему о ней в его видении. Она была на два года старше
того возраста, когда большинство женщин Свободных выходят замуж или по
крайней мере заключают помолвку. Следовательно, ее семья для чего-то ее
приберегала... или для кого-то. Она брачного возраста... Это очевидно. Его
подернутые видениями глаза видели ее существом из Земного прошлого
человечества: темные волосы и бледная кожа, глубокие глазницы, придававшие
зеленоватый отлив ее заполненным синевой глазам, маленький носик, широкий
рот над острым подбородком. И она была для него живым сигналом, что здесь,
в Джакуруту, знают о плане Бене Джессерит - или подозревают, каков он.
Значит, они надеются возродить через него Империю Фараонов, да? Вот почему
они намереваются заставить его жениться на их Сестре? Сабиха наверняка не
может этого предотвратить.
Хотя, его тюремщикам известен этот план. И откуда они его узнали? Они
не уходили вместе с ним туда, где жизнь становится движущейся перепонкой
среди других измерений. В рефлекторную и круговую субъективность его
видений, открывших ему, что Сабиха принадлежит лишь ему, и только ему
одному.
Опять звякнули водяные кольца в волосах Сабихи, и этот звук
всколыхнул его видения. Он знал, где он побывал и чему научился. Ничто не
сможет этого стереть. Он не ехал теперь в паланкине на большом Создателе,
под позвякивание водных колец, среди других пассажиров и напевов их
путевых песен. Нет... Он был здесь, в каморке Джакуруту, отправившийся в
самое опасное из всех путешествий: прочь из Ал аз-сунна уал-джамас и назад
в него, прочь из реального мира ощущений и назад в этот мир.
Что она делает здесь, с ее позвякивающими в ушах водными кольцами? О,
да, помешивает очередную порцию того варева, что, как они считают, держит
его в плену - пищу, приправленную эссенцией спайса, чтобы держать его
наполовину в реальном мире, либо вне его, пока он либо не умрет, либо не
достигнет успеха - план его бабушки. И всякий раз, когда он полагал, будто
выиграл, они отсылали его назад. Леди Джессика, конечно, права - старая
колдунья! Но что делать? Самое полное припоминание всех жизней внутри него
бесполезно до тех пор, пока он не сумеет организовать данные и вспоминать
их по своей воле. Эти жизни стали сырьем для анархии. Одна из них - или
все вместе - могли бы его и одолеть. Спайс и его странное пребывание
здесь, в Джакуруту - игра по отчаянным ставкам.
"Сейчас Гурни ждет знака, а я отказываюсь его подать. Сколько
продлится его терпение?"
Он посмотрел на Сабиху. Она откинула капюшон, обнажив татуировку
племени на висках. Лито сначала не узнал татуировку, затем вспомнил, где
он находится. Да, Джакуруту до сих пор живет.
Лито не знал, благодарить ли свою бабушку или ненавидеть ее. Она
хотела, чтобы его инстинкты вышли на уровень самосознания. Но инстинкты -
это только расовая память о том, как управляться с кризисами. Его
непосредственные воспоминания других жизней рассказывают ему намного
больше этого. Теперь он их упорядочил - и видел, в чем опасность
разоблачения себя перед Гурни. И нет способа утаить свое откровение от
Намри. Да, Намри - еще одна проблема.
Сабиха вошла в его каморку с чашей в руках. Он восхитился тем, как
падал свет, радужным свечением окаймляя ее волосы. Она нежно приподняла
его голову и принялась кормить его из чаши. И только тогда Лито осознал,
как же он слаб. Он позволил ей кормить себя, а ум его блуждал, припоминая
собеседование с Гурни и Намри. Они ему верят! Намри больше, чем Гурни, но
даже Гурни не может отрицать того, что его чувства уже поведали ему о
происходящем на этой планете.
Сабиха вытерла его рот краем своего платья.
"А-а-а, Сабиха! - подумал он, припоминая другие видения, болью
наполнившие его сердце. - Много ночей грезил я возле открытой воды,
прислушиваясь к дующим над головой ветрам. Много ночей мое тело покоилось
рядом со змеиным логовом, и сквозь летний жар я грезил о Сабихе. Я видел,
как она укладывает спайсовый хлеб на раскаленные докрасна пластальные
противни. Я слышал чистую воду канала, нежную и сияющую, но буря бушевала
в моем сердце. Она отхлебывает кофе и ест. Зубы ее сверкают среди теней. Я
вижу ее вплетающей в свои волосы мои водяные кольца. Благоуханный аромат
от ее груди поражает меня до глубины души. Она терзает меня и гнетет самим
своим существованием".
Давление его множественных памятей погрузило его в недвижность
округлившегося времени - то, чему он раньше сопротивлялся. Он ощутил
объединившиеся тела, издаваемые любовниками звуки, ритмы, вплетавшиеся в
каждое чувственное впечатление - губы, дыхание, влажные выдохи, языки.
Где-то внутри его видения возникли угольного цвета завитки, и он ощущал,
как пульсируют эти завитки, поворачиваясь внутри него. В его черепе
взмолился голос: "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста..."
Мужская сила вспухала в его чреслах, и он ощутил, держась и цепляясь за
восставшую палицу экстаза, как открылся его рот. Затем - вздох, медлящая
сладость тяжелых волн, опадание.
О, как же сладостно будет воплотить это в реальности!
- Сабиха, - прошептал он. - О, моя Сабиха.

Когда ее подопечный явно погрузился после приема пищи в глубокий
транс, Сабиха взяла чашу и ушла, помедлив у дверей, чтобы заговорить с
Намри:
- Он опять называл мое имя.
- Вернись к нему и побудь с ним, - велел Намри. - Я должен найти
Хэллека и обсудить с ним это.

***